Участник ликвидации катастрофы на Чернобыльской АЭС Сергей Иванов поделился воспоминаниями

В ликвидации катастрофы и ее последствий принимали участие тысячи представителей самых разных профессий. С первых дней в борьбу с невидимым врагом включились и сотрудники органов внутренних дел: обеспечивали сохранность государственного и личного имущества, контролировали пропускной режим на территории загрязненных областей. Среди тех, кто пришел на помощь людям, был и герой нашей публикации Сергей Борисович Иванов.

Сергей Иванов — начальник главного управления организационно-кадровой работы Могилевского облисполкома, до этого занимал различные государственные должности. Но наш разговор — о том времени, об ощущениях, о переосмыслении…

— У каждого из нас свой Чернобыль. Каким он был для вас?

— С Чернобыльской бедой я соприкоснулся еще раньше, чем принял участие в ликвидации последствий аварии непосредственно в зоне отчуждения.

В первых числах мая началась массовая эвакуация людей из зоны первоочередного отселения. А я в это время, будучи совсем молодым сотрудником органов внутренних дел Витебского облисполкома, находился на учебе в Минске, в Республиканском центре первоначальной подготовки. И нас, курсантов, 4 мая подняли очень рано, часов в 4-5 утра, и вывезли на станцию Ждановичи под Минск. Туда с территории Гомельской области, из первых трех районов отселения — Брагинского, Хойникского и Наровлянского — стали приходить поезда, в которых вывозили женщин с малолетними детьми. Это были и пассажирские, и дизель-поезда. Шли они вне расписания, и чтобы не парализовать Минск, выбрали станцию Ждановичи.

— И что же входило в ваши функции?

— Наша задача, с одной стороны, была простой, а с другой, требовала внимательности и внимания. Мы помогали выходить из поезда женщинам с детьми. Это были маленькие дети, часто груднички. Май тогда был очень жарким, вагоны забиты под завязку, поэтому были и скученность, и духота. Мы обеспечивали людей водой, доводили до автобусов, которые далее везли их в санатории, пансионаты, дома отдыха…

Из вещей у них с собой были сумки с детскими принадлежностями и питанием, и дамские сумочки, в которых лежали документы. Вот тогда-то я понял, что действительно произошла трагедия.

— Но самое главное было еще впереди?

— Потом мое обучение закончилось, и я продолжил службу в Витебске. А с мая по всей республике начали формироваться сводные отряды в 30-километровую зону. Выезжали вахтовым методом и примерно месяц несли службу. Я там находился с 29 октября по 30 ноября 1986 года.

— Отказаться, конечно же, было нельзя?

— Несмотря на субординацию и дисциплину, в нашем подразделении был принцип добровольного комплектования. Я был комсомольцем, членом бюро комсомола, секретарем комсомольской первички, поэтому, когда командир спросил, есть ли желающие, я поднял руку в числе первых.

Из нас сформировали отряд, в котором было около 100 человек. Ехали на трех автобусах-Икарусах. Пунктом нашей дислокации была деревня Савичи Брагинского района Гомельской области. Деревня входила в 30-километровую зону, и там никого не было. Нас поселили в школе, которая уже была переделана под казарму. Выдали полевую форму. А ту, которая была, мы запаковали в двойные большие полиэтиленовые пакеты и сдали на склад.

Школа была большая, трехэтажная. А сами Савичи — большая деревня домов в 300 со всей инфраструктурой, которая обычно бывает в центре колхоза: хорошим клубом, баней, столовой, детским садом, школой, ФАПом. (К сожалению, пострадали самые хорошие, плодородные и перспективные районы — юго-восточные).

— Чем занимались? Противостояли мародерам?

— У нас был сводный отряд из трех подразделений: УВД Витебского облисполкома, Могилевской средней специальной школы транспортной милиции МВД СССР и УВД Гродненского облисполкома. Нашей задачей в 30-километровой зоне было нести службу по охране общественного порядка. Внутри этой территории была еще 10-километровая зона, которая располагалась вокруг станции и была обнесена колючей проволокой. И туда уже хода не было никому. Только иногда приезжали ученые…

Вход в 30-километровую зону был ограничен, стояли контрольно-пропускные пункты, дежурили автопатрули, чтобы не допустить несанкционированного проникновения людей. Кстати, мародеров там было меньше всего. Если у кого-то и возникало желание поживиться, это были единичные случаи.

А так в основном приходили-приезжали люди, которые, не зная, что их вещи или другие предметы сами по себе источник повышенной опасности и ионизирующего излучения, хотели что-то забрать. Они ведь там оставили буквально все, захватив с собой только документы. Выселение происходило в начале мая, а перед этим как раз была Радоница… Во дворах оставались велосипеды, мотоциклы, в домах — бытовая техника, постельное белье. На столах — остатки еды, как будто люди только вышли из-за них… Поэтому кто-то, уже будучи выселенным, хотел в эту зону приехать, чтобы забрать что-то из вещей.

Отселяли целыми колхозами. Колхоз снимался с места со всей техникой и людьми, и переезжал в чистую зону. И люди, возвращаясь, имели исключительно благие намерения. Например, заехать в колхоз и взять запчасти для работы, инструменты и так далее. А нам все это нужно было контролировать и пресекать.

Уже функционировала администрация зоны отчуждения, и если возникали какие-то вопросы, мы переадресовывали их туда.

Действовали по инструкции, но в исключительных случаях учитывали обстоятельства. Например, когда женщина захотела забрать из дома на память семейные фотографии. Шла пешком, ночевала в поле под стогом… На машине мы отвезли ее к дому и привезли назад. «Спасибо, сыночки», — благодарила она.

— Но были ведь и люди, которые не захотели уезжать с насиженных мест?

— Большинство верило в то, что это мера временная и они вернутся домой. Самой большой трагедией отселение стало для пожилых людей. Им было тяжело уезжать, адаптироваться в новых условиях. Поэтому некоторые и остались. В зоне нашего патрулирования была крупная полесская деревня Пирки, в которой жила одна старушка. Ей было уже далеко за 80 лет, и она сказала: «Я са свайго куреня нікуды не паеду». А в деревне не было ни света, ни газа, ни автолавки. И мы эту бабульку поддерживали. На дежурство едешь — берешь хлеб, макароны, крупы, тушенку. Бабулька, несмотря на годы, была шустренькая. К ней сбежались все коты и слетелись куры со всей деревни. Заходишь в сарай, а там земли не видно из-за яиц! Для животных это тоже была трагедия. Куры, собаки, свиньи, лошади… Все брошенные. Куры даже приноровились жить на деревьях, чтобы не стать едой для голодных собак и котов. А собаки сбивались в стаи, представляя собой опасность. Выйдешь ночью с КПП, темно, а они воют…

— Как выглядел ваш распорядок дня? Хватало ли питания? Каким оно было?

— Мы несли службу по 12 часов. Были расписаны маршруты патрулирования. Это были либо пешие маршруты по деревне, либо автопатруль, который охватывал 2-3 деревни.

Питание было организовано на базе колхозной столовой. Поварами были две гражданские женщины, а дежурство в столовой несли по графику все сотрудники. Питание было очень хорошее, усиленное. Если кому-то не хватало, можно было дополнительно приобрести венгерские и болгарские консервации, конфеты и печенье из Финляндии и Германии. Популярностью пользовалась и китайская тушенка под названием «Великая стена».

Два раза в неделю обязательно мылись в бане. Ну, а ежедневная гигиена проходила в спартанских условиях, поскольку и отопление, и вода были отключены. Так что приходилось стойко переносить тяготы и невзгоды. В ноябре уже холодновато, но утром выскочил, помылся холодной водой из туристско-лагерного типа умывальников, почистил зубы — и на дежурство.

А по возвращении из зоны нужно было обязательно проходить санобработку. В первую очередь, обуви. Для этого были ванны с дезраствором и специальные щетки.

— Тем не менее последствия все же были?..

— Поскольку дело было неизведанное, общий уровень понятий о том, как вести себя в той ситуации, был довольно низким. Опасность для человека должна быть осязаемой, тогда он ее чувствует и боится. А когда ее вроде бы и нет, но она везде, что делать, непонятно. Были даже анекдотичные случаи, когда мы, чтобы избавиться от радиации, процеживали через марлю сок.

Конечно, понимали, что радиация опасна и может сказаться на здоровье, но относились к этому достаточно спокойно. Во-первых, не представляли, что это настолько разрушительно скажется, а, во-вторых, этот враг был невидимым. А еще, может быть, потому, что были молодыми и ничего не боялись.

На каждого из нас завели медицинскую карточку, в которую были записаны разные показания. Больше всего радиации подвержена щитовидная железа. Щитовидка — щит, который отвечает за все. Тем более, что Беларусь всегда находилась в зоне риска из-за нехватки йода.

По возвращении домой мы стали на учет в своей поликлинике. А вскоре в каждом областном центре были созданы радиологические медицинские центры. Чуть позже, чтобы не распылять силы, в Гомеле — в Чонках — создали Республиканский научно-практический центр радиационной медицины и экологии человека. Я там был лет 15 назад. Это современное многоэтажное здание с медицинским наполнением по последнему слову техники.

vestnikmogileva.by