«…Нам казалось мало того, что мы делаем». Воспоминания бывшей подпольщицы Нины Пытько

80 лет Победы советского народа в Великой Отечественной войне. Трудно она досталась. Много жертв приняла. И мы не должны забывать, мы просто обязаны помнить и рассказывать о тех, кто приближал этот день.

Воспоминания бывшей подпольщицы комсомольско-молодежного подполья г. Климовичи Пытько Нины Сергеевны (Ореховой).

«…Нам казалось мало того, что мы делаем»

«21 июня 1941 г. сдали последний экзамен на аттестат зрелости. Веселая группа учащихся вместе с учителями пошли фотографироваться. Каждый из нас держал в сердце свою мечту, куда пойти учиться. Радости не было конца. Но вот 22 июня, воскресенье. В 12 часов дня по радио объявили, что Гитлер начал войну, напав вероломно на нашу Родину, что уже бомбили ряд городов. Однако беспечная молодежь не могла представить, что такое война, и усердно готовилась к выпускному балу.

Серьезность обстановки мы почувствовали, когда сидели за накрытыми столами и учителям принесли повестки из военкомата. Они тут же ушли, и все наше торжество закончилось. Ночь была жуткой. Со всех сторон слышался плач женщин, мужья которых уходили в военкомат.

Через день в городе организовали комсомольское дежурство, а при Красном Кресте были организованы курсы медсестер. В здании нынешнего музея был создан штаб. Мы, девочки, дежурили у телефона, а ребята патрулировали по городу и дежурили на парашютной вышке, которая стояла в парке.

В штаб пришел приказ: всем комсомольцам ехать копать противотанковые рвы за Кричев. Я дружила с Курепиной Женей. Мы учились в одном классе. Вместе поехали на окопы.

Первые дни было тихо, но потом начали появляться немецкие самолеты и обстреливать нас. Вскоре мы вернулись домой.

Но еще до нашего отъезда на окопы в Климовичи начали прибывать беженцы из западных городов. Они ехали на подводах. Это были работники Пуховичского райкома партии. Разместили их в домах на улице Красноармейской (ниже Болдина). К нам в дом поселился первый секретарь райкома (фамилию его не помню).

Он жил у нас несколько дней и как-то в разговоре сказал, что им было задание организовать партизанский отряд на территории Климовичского района. Со мной, как с комсомолкой, он разговаривал серьезно. Спрашивал, решилась бы я уйти в отряд, есть ли у нас надежная молодежь, которая могла бы помогать из города.

А по возвращении с окопов в Климовичах я этого человека не застала. Отец мне передал, что при отъезде тот ему сказал, что если кто придет к нам и будет спрашивать Нину, то это будет человек от него. Но никто так и не пришел.

Осенью 1941г. в городе раздался взрыв. Позже мы узнали, что кто-то подложил бомбу в жандармерии. Мы радовались от всей души, что есть люди, которые не сидят, а действуют. Но как их найти — это был вопрос.

С приходом немцев в Климовичах было организовано рабочее бюро, где были составлены списки всей молодежи. Туда мы должны были приходить ежедневно и получать наряды на работу. Нас гоняли чистить улицы, мыть полы в нежилых домах, куда потом помещали прибывших в город немецких солдат. Когда мы мыли полы, то мечтали, как бы подложить куда-либо бомбу или мину. Но мы были бессильны.

В ноябре 1941г. начались облавы на евреев, которых сразу сгоняли в одно место, а потом загнали за больницу, за ручей, и расстреляли.

Вскоре Женя познакомилась со Столяровым Мишей, который открыл парикмахерскую для немцев и взял ее к себе работать уборщицей. Через некоторое время Женя мне сказала, что Миша знает ребят, которые имеют связь с партизанами. Она познакомила меня с ним. Миша неоднократно приносил листовки, которые мы под копирку размножали, а потом расклеивали по городу. Весь город был разделен между нами на части. Женя и я наблюдали за улицами Трудовой, Социалистической, Красноармейской. Миша со своей группой контролировали сторону силикатного завода. Мила Финогенова с ребятами шли в сторону Михалина. Каждая группа на своем участке вела счет машин, когда и с какой стороны прибывали немцы. Все изменения на участке передавали Мише, а он по инстанции — куда надо.

Столярова Мишу я иногда встречала в доме Барсукова Михаила Маркияновича (это был муж моей старшей сестры). Там бывали и другие ребята, но мы не подавали вида, что знакомы.

Иногда Барсуков просил меня сходить на вокзал (там моя тетя Королева Алла Ивановна работала уборщицей) и узнавать через нее, как часто проходят поезда, какие везут грузы. Я приносила ему такие сведения.

В конце сентября 1942 г. Миша нам сказал, что ему надо встретиться кое с какими ребятами, которые придут со стороны Круглого. Они не должны появляться в городе, а так как я жила на окраине, то решили собраться у нас под предлогом моего дня рождения. Из девочек на вечере были Оля Смотрина, Мила Финогенова, Женя Курепина и я. Из ребят были Миша Столяров, Юра Травинский, Ваня Кукушка, Василий Жуков и еще ребята из отряда самозащиты.

Часов в одиннадцать в дом постучали. Вошли три человека. Мы их быстро провели в спальню, где с ними разговаривал Миша Столяров, а мы продолжали веселиться. Общались они недолго.

На утро кто-то донес, что у нас накануне были гости. Я днем побежала к Жене, а когда вернулась, то застала у нас полицейского и немцев, которые ожидали меня. В доме сделали обыск, перевернули все, забрали лучшие вещи, книги. Меня арестовали.

Тюрьма находилась в здании, где теперь сберкасса (в настоящее время это здание художественной школы — прим. Ред.).

Привели в общую камеру на втором этаже. Там сидела Стальмакова Галина Александровна и еще несколько женщин.

Назавтра повели в жандармерию на допрос. Спрашивали, что за собрание было у меня дома, кто там присутствовал. Я отвечала, что был мой день рождения и, конечно, назвала им ребят, которые были в отряде самозащиты. Тогда самозащита еще имела у немцев авторитет.

Допрашивал меня немец на ломаном русском языке. Он кричал, что это была встреча комсомольцев, партизан. Я молчала. Он начал хлестать меня по лицу перчатками, так что кровь залила лицо. На столе лежала стопка книг, которые забрали у меня дома. Он схватил одну и ударил меня по голове. Я упала и как сквозь туман услышала: «паршивая комсомолка». Меня облили водой и отвели обратно в камеру. Через несколько дней снова повели на допрос. Но, ничего не добившись и не имея никаких улик, через день выпустили.

В это время Женя перешла работать в комендатуру, в паспортный стол. А на ее место Миша Столяров взял меня. В свободное время я бегала к Жене. Иногда она давала мне бланк паспорта с печатью и я, поместив его за подкладку жакета, проходила через пост у комендатуры. Бланки я прятала во дворе парикмахерской, в дровах. Потом передавала их Мише, или же их забирала сама Женя.

Но того, что мы делали, нам казалось мало. Однажды мы с Женей сочинили призыв к молодежи. Несколько дней мы сидели в парикмахерской и печатными буквами под копирку размножали его. Потом Миша принес листовку, и мы под горячую руку ее тоже размножили и спрятали снова в парикмахерской.

Бумагу вначале мы собирали у кого что было дома, а когда Женя начала работать в комендатуре, тогда бумагой и копиркой снабжала она.

Когда все было готово, мы вышли каждый на своей участок. Я и Женя первым делом отправились через парк к комендатуре. Проследив, когда полицейский пошел за угол на обход, мы подскочили к двери и приклеили листовку и призыв. Потом пошли дальше клеить на доске объявлений и на столбы.

Клей для листовок варила Мила Финогенова, которая работала у немцев на кухне.

Утром следующего дня по городу всех останавливали, проверяли паспорта, а мы ходили среди этой толпы и только наблюдали.

К Мише в парикмахерскую часто заходили ребята, я их закрывала на ключ и сама уходила, а они обсуждали дальнейшие действия. Начали поговаривать об уходе в отряд.

Я об этом сообщила Жене, на что она мне сказала, что если нас не возьмут ребята, то мы уйдем с Марией, которая была связной с Макеевичским отрядом. О Марии она мне говорила еще раньше, но лично я не была знакома и фамилию ее я не помню.

В то время началась очередная отправка молодежи в Германию. Чтобы не попасть в списки, Женя вышла замуж за Жукова Василия, который служил в самозащите. В это время была отправлена в Германию Мила Финогенова с матерью, братом и сестрой.

Но работу мы свою не прекращали. Однажды я забежала к Жене, и она мне сказала, что приходила Мария и принесла листовку. Жене захотелось положить ее на стол бургомистру. У нее получилось.

Через некоторое время Миша нам сказал, что часть людей должна уйти в отряд, а нас оставляют для дальнейшей работы.

Вечером 12 марта 1943 года ко мне прибежал Жуков Василий (муж Жени), который разыскивал ее. Мы стали делать это вместе. Не нашли. Василий предположил, что она ушла с ребятами. Сказал, что мы тоже уйдем, он знает, куда.

 Мы договорились, что он пойдет в казарму, возьмет ребят и оружие, они зайдут за мной, меня якобы арестуют, чтобы родители ничего не заподозрили, и мы уйдем в отряд.

Я спать не ложилась, собрала себе узелок с одеждой, достала из-под печи пистолет и патроны, который принес к нам Барсуков Михаил. Так и просидела всю ночь. Наутро я побежала к Жене. У нее дома был полный переполох. Василия не было, и он не ночевал. Позже я встретила его в городе, он мне сказал, что не смогли уйти, ибо немцы были у них в казарме. Никак нельзя было взять оружие. Поэтому перенесли на следующую ночь.

Но на следующую ночь я уже сидела в тюрьме. Когда возвращалась домой, за мной следом шел полицейский. Я не успела еще снять жакет, как он сказал, что я арестована. Сразу привели к начальнику полиции. Первым его вопросом был: «Где Женя?».

Я ему ответила, что не видела ее в тот день. Он начал кричать, что если не скажу, где Женя, куда она ушла, то меня повесят, как партизанку. Ведь Женя ушла с ребятами в отряд. Я стояла на своем, что ничего не знаю. И если бы знала, что кто-то из них уходит в отряд, ушла бы тоже.

Меня отправили в тюрьму. Я оказалась в одной камере женой Костровского (начальника партизанского отряда из деревни Дубровица, которого повесили в городе на столбе возле комендатуры (теперь в этом здании редакция). С нею были и ее две дочери: одной годика три, а другая — грудная.

 В камере были сделаны нары, на которых лежала солома. Ночью по ним бегали огромные крысы, и Костровская все ночи сидела с малюткой на руках. Она боялась, что младенца загрызут крысы. Большую девчонку я брала к себе и прикрывала ее своей курткой. В тюрьме я узнала, что много арестовано и посажено ребят из самозащиты.

Меня водили в жандармерию на допросы. Хотели узнать, где искать партизан. Били резиновыми палками, но я молчала. Снова грозились повесить.

Через несколько дней мы узнали, что ночью привезли в тюрьму Женю и Василия. Женю посадили в одиночную камеру, в которой не было нар, а только стояло ведро для параши.

В этот день в тюрьме дежурил Лапеха-старший. Мои родители принесли мне поесть. Лапеха выпустил меня в коридор и сам пошел вниз. Я быстро подбежала к Жениной камере, и мы с нею переговаривались через дверь.

Женя рассказала, что через пару дней после того, как они ушли в отряд, туда добрался Василий и еще несколько ребят. Через несколько дней их отправили на задание. Они ушли втроем: Женя, Василий и Иван Кукушка. Дело было ночью. Сколько они прошли, и где были, она не знает. Нарвались на засаду. Их обстреляли.  Убили Ивана Кукушку, а Василия и Женю захватили и привезли в тюрьму.

В тот же цель арестовали Жениных родителей, сестру и брата.

В конце марта немцы подогнали к тюрьме машину, вывели меня, родителей Жени и еще много молодежи. Нас отвезли на вокзал, посадили в вагон (телятник), закрыли на засов. Так и начался наш путь в Германию.

Мы ехали несколько суток в темном, неотапливаемом вонючем вагоне. Привезли нас на какую-то станцию перед границей. Загнали вагоны за колючую проволоку и велели выходить. Там нас поместили в бараки — проходили карантин.

Через несколько дней людей партиями начали выводить из бараков и они уже обратно не возвращались. Куда девались, никто не знал. Пришла и наша очередь. Мы попрощались друг с другом.

Нас загнали в другой барак и велели раздеваться догола. Одежду забрали, а нас партиями начали запускать в камеру. Туда пускали какой-это удушливый газ, но через несколько минут выпустили в другую комнату. Некоторые в камере теряли сознание. Как оказалось, это была санобработка.

Потом осматривали врачи, возвращали нам обработанную одежду и отправляли в другие бараки, где мы еще жили еще несколько дней.  Снова подогнали товарные вагоны, посадили и повезли дальше.

Попали мы в Восточную Пруссию, в г. Алленштейн, где снова загнали за колючую проволоку и начали аукцион. Было много людей, и каждый выбирал себе раба. Я просилась быть вместе с Курепиными, т. е. Жениными родителями, но никто не хотел этого слушать. Меня выбрала молодая девушка — сестра хозяйки. Но так как меня забирали раньше, то она дала мне адрес, который я передала т. Лизе, т. е. Жениной маме. Их забрали позже, и они попали в соседнюю деревню к помещику, откуда прислали письмо, и у нас велась переписка.

Я же попала на хутор возле д. Штабиготтен, где должна была доить коров (а их было 15), ухаживать за свиньями. В мою обязанность входило также смотреть за детьми и работать в огороде.

Меня разместили в кормокухне, где поставили сбитую из досок кровать, положили соломы, дали простынь и одеяло. Там же я парила картошку для свиней. Дали мне фартук, обули в деревянные шлепанцы, которые называли «клецки». (В Восточной Пруссии в деревне говорили по-польски, только когда приходил кто чужой, то тогда разговаривали по-немецки.)

Назавтра пришел полицейский, сделал отпечатки пальцев, дал платок и эмблемы ОСТ. Приказал разрезать их и пришить на одежду. Работать приходилось от рассвета допоздна.

Мне удалось убежать и добраться в город в рабочее бюро. Назад меня не вернули, а отправили в Алленштейне в отель «Golden Stern». Там работали две украинки, полька, две немки.

Работали мы с 5 часов утра до 12 ночи, без выходных. Убирали залы ресторана, комнаты гостиницы, чистили картошку, мыли посуду. В те дни, когда не работал ресторан, стирали белье, гладили, чистили ковры в коридорах.

Освободили нас 25 января 1945 г. части Советской Армии. Потом всех собрали и поместили в здании тюрьмы, где вызывали на допросы, составляли протоколы. Через пару дней перевели нас в какие-то бараки и оттуда партиями начали отправлять на восток.

Прибыли мы в Дятлово (Западная Беларусь). На территории бывшего княжеского спиртзавода, размещалась база концентрации скота, за которым мы ухаживали. Там мы пробыли с февраля до июля.

С июля по сентябрь работала дояркой в 75 гурте крупного рогатого скота, перегоняемого в СССР. Скот сдали в Минске, оттуда добирались домой, кто как мог.

В Климовичи я прибыла 5 октября 1945 года. По прибытии домой я узнала от родителей, что Женю Курепину и ее мужа Василия Жукова расстреляли. Потом узнала, что были расстреляны Травинский Юрий, Галемский Василий, жена и дети Костровского».

Подготовили главный хранитель фондов краеведческого музея Наталья Банышевская, Алла Сакович, rodniva.by