В сожженной фашистами деревне Большая Горожа Осиповичского района Мария Тиминская потеряла всех своих родных

«Сем магiл на ўсiх — мая вёска ў iх»

Что она испытала, не дай бог пережить никому. Пятилетняя девочка оказалась среди горящих хат, окровавленных тел, непрекращающейся стрельбы, не понимая, где ей укрыться от зимней стужи и страшных людей, сеющих горе и смерть. Выжила чудом, лишившись всех, кого любила: матери, отца, сестер, бабушек...

Праздник, ставший адом

Марии Павловне 86, из-за болезни большую часть времени проводит в кровати, а если ходит, то «на конях» — так она называет костыли. Несмотря на выпавшие на ее долю испытания, остается светлым человеком.

Рано осиротевшая, она любит, когда в праздники собирается семья: дети, внуки, правнуки. Но есть день, который не отмечает, — старый Новый год. День, который искалечил ее судьбу.

— На рассвете 14 января 1943‑го раздались выстрелы. Дома были папа Павел Степанович Альферович, мама Нина Николаевна, жившая с нами бабушка по отцовской линии Анна Алексеевна, младшая сестренка Анечка. Пули свистели мимо окон, и отец, велев нам лечь на пол, пошел посмотреть, что происходит. Через пару минут вернулся, а с ним — немцы с автоматами, — вспоминает Мария Павловна. — Не позволив одеться, они выгнали нас из хаты. На маленькой Анютке была легонькая рубашка. Только я успела натянуть бурки и свитку — утром хотела пойти к подружкам, с которыми мастерила кукол. Когда оказалась на улице, фашисты открыли огонь, и я, не оборачиваясь, побежала со двора...

Прощание с детством

Их хата была третьей с краю, если ехать в село со стороны деревни Брицаловичи, которую немцы сожгли накануне, 13 января 1943‑го, уничтожив 676 стариков, женщин, детей. Маша об этом не знала. Подгоняемая страхом, она искала помощи:

— Заскочила в калитку к соседям, а они лежат в лужах крови — хозяева, их детки. Что такое смерть, я понимала: моя сестренка Таня ушла в 1942‑м от болезни. Ей было всего три года. Но такого ужаса я представить не могла...

Куда бежит перепуганный ребенок? Домой, к маме и папе. И она помчалась — огородами, проваливаясь в снег. И потом долго сидела в сарае, наблюдая, как шарят по их двору немцы. Окаменев от холода и горя, успокаивала себя, что играет в прятки...

Те события она спустя много лет опишет в сборнике «На струнах маёй душы», где несколько стихотворений автобиографические — о геноциде в Большой Гороже.

 

Змерзлi ручкi ў мяне, я iх моцна кусаю,

Шчэ кусаю i шчэ — болi не адчуваю.

Баючыся, iду ўздоўж хлева, да хаты.

Ля парога ляжаць мама, бабка i тата...

На ўсю хату крычу: «У мяне ручкi баляць!» —

А яны не ўстаюць, не бягуць ратаваць...

Каля мамы саджуся i яе абдымаю,

Плачу горка, яе галаву падымаю.

Мама ўсё не ўстае i маўчыць анямела.

Я бяру за руку — i рука скамянела...

Каля стопкi на снезе Анютка малая.

Я на ручкi бяру — ды яна... нежывая.

 

Сколько исполнилось Анечке, Мария Павловна не знает. Помнит, что в 1943‑м она начала делать первые шаги, что в то страшное утро во двор на руках ее вынес отец... Навсегда впечаталась в сознание маленькой Маши и картина, что застала она в хате другой бабушки — Марии, по материнской линии, к которой бежала, чтобы, притулившись, поделиться болью. Но и там не суждено ей было найти утешение:

 

Да бабулi заходжу, у яе ў печы гарыць.

А бабуля ля печы на падлозе ляжыць.

Ля стала цётка Надзя неяк бокам прылегла,

Мне здаецца, яна быццам некуды бегла.

У калыску гляджу — там малая Раiска,

Ды забiлi й яе — у крывi ўся калыска...

 

Реквием по сожженной деревне

Долго еще металась Маша по селу среди растерзанных людей, пока в оцепенении не застыла у горящей избы, где истошно голосила и рвалась с цепи привязанная к крыльцу собака. Помочь ей хозяева не могли — мертвые лежали рядом. Эти стихи Мария Павловна напишет к 50‑летию трагедии деревни:

 

I па сённяшнi дзень з таго пякельнага студзеня

Мне тое полымя ўваччу.

I над забiтай маёй Гарожай, над Вялiкай маёй Гарожай,

Над лёсам маiм галосiць жывы сабака... у полымi... на ланцугу.

 

— В тот день меня заметила пенсионерка Мария Поздняк — Макариха, как звали ее в селе. У себя меня спрятала, — с благодарностью вспоминает Тиминская. — Хорошие люди в нашем селе жили, отзывчивые. Партизанам помогали. В том числе мой отец. За это враги на нас и отыгрались. Народ расстреляли, деревню сожгли... Дочку Макарихи тоже убили. В том аду выжила горстка сельчан. Но им две недели полицаи не разрешали хоронить родных.

 

Сем магiл на ўсiх — мая вёска ў iх,

Мая выбiтая Гарожа.

297, 297, 297... -

Пакуль жыву, душа забыць не можа.

Разарваўся ланцуг, пакаленняў ланцуг -

Разарвала вайна каранi...

Памянi, памянi... Ачышчаюць душу

Горкай памяцi камянi. Памянi.

 

В одной из могил — вся ее родня: 43 человека... Но не все убитые сельчане лежат на погосте. Семьи, которых спалили в избах живьем, хоронить было некому. В 1960‑е годы в возродившейся деревне установили памятный знак. На нем цифра — 350 погибших...

 

Сиротская доля

Зимой 1943‑го чудом спасшиеся ушли в лес, ютились в трех землянках. Оттуда Машу переправили в поселок Октябрь, к дяде Мише — родному брату ее отца.

— Нашу хату оккупанты не спалили, потому мы смогли забрать нехитрый скарб, что батька спрятал под печью. Дядя Миша взял боты, швейную машинку, я — любимую куклу и несколько фотографий родителей, — Мария Павловна протягивает снимки, где ее мама и папа молоды, счастливы, и с грустью добавляет: — Снимков Тани и Ани нет, их образы я храню в сердце.

 

Вёскi роднай няма, у магiле радня,

Толькi дзiчка старая ў полi

Зацвiтае штогод — памiнае наш род,

Абсыпаючы квеценню голле.

Як прыеду, iду, з ёй гаворку вяду,

Абдыму, як сястру, прывiтаю.

Помнiм я i яна боль зiмовага дня

I трагедыю роднага краю.

 

Мария прожила у дяди до 1946‑го. А когда Михаила Степановича отправили поднимать страну из руин, его жена отдала Марию в детдом. Та не в обиде:

— Тетке Агафье надо было кормить дочек Марию и Олю, которая из-за болезни не могла работать, сына Ваню, подорвавшего здоровье в блокадном Ленинграде, где он учился в ремесленном училище, племянницу Настю Санкович, отца, мать и двух сестер которой сожгли заживо в Большой Гороже... В детдоме в поселке Свислочь мне, кстати, «придумали» день рождения. Я-то дату не помнила, только год, а метрика потерялась. Поэтому написали, что родилась я 5 июля 1937‑го... Хорошо помню школу: сбитые из досок парты, за ними по 42 — 45 сирот, помню, как зимой от холода замерзали чернила. После нее я окончила педколледж в Бобруйске, пединститут в Могилеве — с отличием.

 

Это наша правда о войне

В Большую Горожу Мария приезжала на каникулах — к вернувшейся туда после войны Насте Санкович. В соседней Малой Гороже на танцах встретила будущего супруга. Петр и его родители, душевно принявшие и полюбившие невестку, стали ее семьей.

— Я почти 40 лет преподавала русский язык и литературу в селе Деревцы, Петя был учителем истории, потом — директором. О войне и личной трагедии рассказывала ученикам, своим детям — Лене, Сергею, Ване. Отксерокопировала и подарила внукам и правнукам семейный архив с воспоминаниями, фотографиями моих родителей. А когда на страницах вашей газеты прочла, что Национальная академия наук объявила о всебелорусской акции «Народная летопись Великой Отечественной войны: вспомним всех!», отправила туда копию. И стихи, которые пишу на белорусском языке. Это очень важный проект.

Надо собирать воспоминания очевидцев о войне, ведь это — правда народа. Та, что не позволит исказить историю, не даст забыть потомкам, через какие испытания мы прошли, какой ценой отстояли свою свободу и независимость.

 

Уся радня пад крыжом у вялiкай магiле,

У адной, дзе ў студзенi iх палажылi.

На душы цяжкi камень, цяжар гэты не стрэсцi.

I ў сэрцы, i ў памяцi — год сорак трэцi.

 

Ольга Кисляк, фото Андрея Сазонова, СБ